ФИЛИПП Опунтский

древнегреческий философ, астроном и математик, ученик Сократа и Платона, член платоновской Академии. По происхождению был локрийцем, родом, вероятно, из Опунта, хотя некоторые источники говорят о Филиппе из Медмы. Возможно, его жизнь, о которой нам практически ничего не известно, была связана с обоими городами, в частности, название его сочинения «О локрийцах из Опунта». Можно предположить, что он был младшим современником Платона и, вероятно, ровесником Аристотеля и так же, как и он, стал членом Академии в 360-е гг. до н. э. Диоген Лаэртий называет его в списке Платоновых учеников следом за Спевсиппом, Ксенократом и Аристотелем. В эксцерпте из «Истории геометрии» Евдема Родосского, сохранившемся у Прокла, Филипп помещен последним в списке математиков, непосредственно связанных с Платоном (после Гермотима из Колофона, разрабатывавшего идеи Евдокса и Теэтета). Имя Филиппа прежде всего связано с т. н. «Послезаконием». Этот диалог известен под четырьмя названиями, ни одно из которых, по-видимому, не принадлежит самому автору. Кроме того, текст был известен как «Ночное собрание», «Философ», тринадцатая книга «Законов». Поскольку в Античности существовала устойчивая традиция считать «Законы» последним сочинением Платона, которое он даже не успел отредактировать и оставил как черновик на восковых табличках, то «Послезаконие», хотя и написанное в форме завершающей книги «Законов», не могло принадлежать Платону (этот вывод уже в Античности делали и на основании содержания текста. Единственный, кого традиция называет в качестве автора – Филипп Опунтский. После работы Леонардо Тарана с авторством Филиппа согласны практически все исследователи. Таким образом, определяется его место в Академии: он выступает как секретарь Платона в последние годы его жизни, продолживший работу по редактированию «Законов» и после смерти Учителя. До нас дошли лишь свидетельства о творчестве Филиппа, впервые они были собраны Леонардо Тараном (21 свидетельство), сами же его сочинения, даже во фрагментах, не сохранились. В словаре Суда приведен каталог (не полный) его сочинений – преимущественно трактаты в одной книге, всего 23 названия. Среди упоминаемых в каталоге сочинений – работы как собственно математические («Арифметика», «О многоугольных числах», «О мерах»), так и работы по астрономии («О расстоянии до Солнца и Луны», «О размерах Солнца, Луны и Земли», «О затмении Луны», «О планетах», «О круговых движениях», «О молниях» («О свете»), «О зеркальном отражении» в 2-х книгах, «О времени»). Сохранившиеся названия говорят о Филиппе как об астрономе-теоретике, кроме этого он известен и как практик, сам проводивший наблюдения и занимавшийся составлением астрономического календаря «Парапегмы». С занятиями астрономией, вероятно, связаны такие работы, как «О богах» в 2-х книгах, «О мифах», «Оптика». Он интересовался этической проблематикой («О наслаждении», «О любви», «О друзьях и дружбе», «О гневе», «О свободе», «О воздаяниях»), что соответствует духу Академии: как и его старший современник Евдокс, он вполне мог принимать участие в дискуссиях о счастье, наслаждении, о природе добродетелей, нашедших отражение, в частности, в «Филебе». Как преданный ученик Платона, наряду со Спевсиппом, Ксенократом и Гермодором написал работу «О Платоне»; возможно, с его писательской практикой связано сочинение «О письме» (сравнительно «О сочинительстве» Ксенократа). Ввиду утраты остальных сочинений Филиппа, «Послезаконие» – единственный текст, раскрывающий его взгляды; в этом диалоге представлен краткий очерк его философских воззрений, и прежде всего учение о космосе, разрабатываемое им в рамках платоновской традиции, преимущественно космологии «Государства», «Тимея» и «Законов». Как и Платон, он понимает космос как единое, определенным образом упорядоченное зримое живое существо, наделенное душой и умом. Однако, как показывает анализ «Послезакония», во взглядах Платона и Филиппа имеется существенное различие, связанное с пониманием онтологического статуса зримого космоса. Для Платона космос представляет область становления, он создается Демиургом в подражание идеальному первообразу. Платон убежден, что только умопостигаемое бытие есть истинное, «вечно тождественное бытие»; в «Федре» он обозначает его как «занебесную область». Филипп занимает другую позицию. Как и некоторые ученики Платона (Спевсипп, Аристотель), он не принимает учение Платона об идеях. В частности, он утверждает существование только двух родов сущностей – души и тела, подчеркивая, что, кроме души, нет ничего бестелесного, «нет ничего третьего, общего им». Таким образом, отказ от идей меняет онтологический статус зримого космоса, позволяя ему полагать его в качестве единственного истинного бытия.  Ценность зримого космоса придает особую значимость выявлению его структуры. Разрабатывая проблематику «Тимея» с учетом различных академических интерпретаций этого диалога, он утверждает существование пяти тел-элементов, из которых состоят наполняющие космос живые существа. К традиционным четырем элементам (огонь, вода, воздух, земля) он добавляет пятый – эфир, вероятно таким образом интерпретируя учение о пяти правильных многогранниках. В соответствии с преобладанием одного из элементов, строит лестницу живых существ: на ее нижней ступени располагается смертный земной род, движущийся в беспорядке и в основном лишенный разума, далее следует род водных существ. Он имеет в виду водных полубогов (в частности, нимф), которые «иногда зримы, иногда же скрываются, делаясь неразличимыми, что для слабого зрения представляется чудом». Следующие – воздушный и эфирный роды, так Филипп характеризует незримый род различных демонов, выполняющих посреднические функции, связывая разнообразные живые существа между собой и укрепляя этим единство космоса. Лишь намеченная в «Послезаконии» демонология найдет многочисленных сторонников среди платоников. Высший пятый – огненный род живых существ на небе, или божественный род звезд. Описание этого рода начинается с характеристики высшей сферы, сферы неподвижных звезд. По мнению ученого, звезды имеют прекрасное тело и блаженнейшую и наилучшую душу, они бессмертны, движение их совершается в строгом порядке. Это единообразное (равномерное), самотождественное движение по кругу, доказывающее разумность звезд-богов. Кроме неподвижных звезд он говорит еще о семи «братских силах» – Солнце, Луне и пяти планетах. И хотя он касается вопроса о скоростях вращения планет относительно звезд (сидерический период), о последовательности и взаиморасположении сфер, о величине планет, очевидно, рассмотрение этих вопросов, не являясь целью Филиппа в «Послезаконии», не выходит за рамки материалов платоновских диалогов и в целом пифагорейской (Филолай, Архит) традиции. О его интересе к последней свидетельствует обращение к учению пифагорейцев при рассмотрении природы лунных затмений. Можно предположить, что затронутым в «Послезаконии» астрономическим проблемам были посвящены отдельные трактаты, известные нам лишь по названиям. В «Послезаконии» же, прославляя небесные тела как богов, а Небо как Высшего бога и истинное бытие, он, скорее, выступает не как астроном, а как религиозный реформатор, устанавливающий культ Космоса и новую астральную религию. В назывании планет именами богов заключается новизна астрономического материала трактата. В традиционной греческой религии звезды и планеты не рассматривались в качестве богов. В отличие от астрономии вавилонской, у греков божественные имена у планет отсутствовали. Впервые одно имя упоминается в «Тимее»: это звезда Гермеса (Меркурий), а затем все пять – в «Послезаконии»: Афродита (Венера), звезда Гермеса (Меркурий), звезда Зевса (Юпитер), звезда Кроноса (Сатурн) и звезда Ареса (Марс). Он сам указывает на корни новой традиции, желая, видимо, таким образом ее наиболее убедительно обосновать: астрономия возникла в Египте и Сирии (Вавилоне). Этим, вероятно, был обусловлен и его интерес к некоему халдейскому гостю, посетившему Платона в Академии незадолго до его смерти. Таким образом, космологические построения «Послезакония», основанные на астрономическом материале, хорошо знакомом ученому, выступают фундаментом теологии, или, выражаясь языком Аристотеля, первой философии. С этой же целью он использует, не углубляя далее, поздний вариант учения Платона о душе, разработанный им в 10-й книге «Законов». Устанавливая божественный статус Неба, дарующего людям все блага подобно платоновской идее Блага, фактически обосновывает новую онтологию. Утверждается единство всего универсума, определяемого единством гармоничного Бога-Неба, что, в свою очередь, повышает онтологический статус чувственного мира в целом. В этом случае истинное божественное бытие рассматривается в качестве бытия чувственно воспринимаемого; будучи зримо, оно становится доступным чувственному познанию. Складывается иная, по сравнению с платоновской, гносеологическая концепция, основанная на реабилитации чувственного познания. Процесс познания начинается с созерцания Неба. Небо дает любому, даже самому непонятливому, человеку разумность, обучая его числу, взаимному соотношению чисел, согласованности и соразмерности ради ритмических игр и гармонии. Он определяет совокупность пропедевтических наук: главная и первая наука – учение о числах, затем следуют геометрия, стереометрия и гармоника. Полагает, что цель изучения – понимание единства этих наук, которое достигается, если изучать их с помощью правильного метода (диалектики). Завершается процесс познания «рассмотрением божественного происхождения и прекраснейшей и божественной природы зримых вещей», но уже на основании математических наук, венцом которых и истинной мудростью выступает астрономия, ценность которой определяется ценностью изучаемого ею предмета. Астрономия получает статус мудрости, а «величайшим мудрецом» становится «истинный астроном». Такой вывод ученого стал ответом на платоновскую критику наблюдательной астрономии, астрономии по Гесиоду, но он вряд ли устроил бы самого Платона, для которого астрономия всегда выступала лишь средством достижения истины, но не самой истиной. Его этические воззрения, насколько о них можно судить по «Послезаконию», определялись разработанной им теологией. В качестве высшей добродетели он понимал мудрость, состоящую в понимании единства Космоса. Только она способна сделать человека счастливым, блаженным и безмятежным, позволяя находиться за пределами удовольствий и страданий. Однако это удел лишь немногих людей. Достижение счастья для большинства возможно на пути преодоления невежества через проявление любознательности, овладение математическими науками и благочестие, область добродетели, наиболее важную для смертных людей. И хотя утверждаемый в диалоге статус благочестия не соответствует месту этой добродетели в этической конструкции Платона (для него благочестие было частью или дополнением к справедливости), он вполне обоснован в рамках астральной религии Филиппа. Обсуждение его достаточно оригинальных идей нашло отражение в дискуссиях, имевших место в Ранней Академии, а разработанные в «Послезаконии» космология и теология в некоторой степени определили прочтение поздних диалогов Платона последующими поколениями платоников.