19.02.2011 Носовский Сергей Павлович
Родился в 1906 году 19 сентября в местечке Куземен Полтавской губернии, на Украине.
Кстати, в опубликованной мною брошюре «Почему я не хочу возвращаться в СССР» оказалась ошибка относительно моего возраста: когда я писал эту брошюру, мне было не 35, а 39 лет. Теперь мне через два месяца будет 40.
Родился в семье рабочего-каменщика. Весь род по отцовской линии - каменщики.
Мать по социальному происхождению - крестьянка.
Первые годы своего детства я прожил на Полтавщине, а потом переехал с семьей и жил в Харьковской губернии в городе Ахтырке. Здесь получил начальное образование в церковноприходской школе.
Во время революции 1917 года мне было 11 лет, однако я не только помню события, но и начал формироваться, так сказать, идейно-политически именно в то время под влиянием среды, а главным образом под влиянием старших братьев, двое из которых были рабочими Харьковского депо и примыкали к партии левых «боротьбистов».
Мое отношение к большевизму и большевистскому (оккупационному для Украины) режиму определилось очень рано. Главную роль здесь сыграла судьба близких мне, политически активных людей, принимавших участие в революции, как в социальной, так и в национально-освободительной.
Двоих старших братьев расстреляла ЧК в 1922 году за принадлежность к небольшевистской партии (к партии «боротьбистов», за их непримиримую позицию по отношению к РКП(б) и ее экспозитуре -КП(б)У.
Под жестокие репрессии попали и те из родных по материнской линии, кто активно проявил себя в революционных событиях, борясь хотя и против реакционного русского монархизма, но не на стороне большевиков. Так целый ряд близких людей были сосланы и уничтожены за принадлежность к армии Украинской Народной Республики, возглавляемой социалистическим правительством, или за принадлежность к партии эсеров (социалистов-революционеров), имевшей наибольшее влияние среди украинского крестьянства.
Судьба моя тоже была этим определена, - то-есть судьбой моих родных. С одной стороны потому, что я, согласно большевистской политике и тактике, должен был нести ответственность за своих ближних, «вина» которых автоматически перекладывалась на меньших и тяготела над ними. А с другой стороны потому, что влияние старших братьев не прошло бесследно.
Уже с 16 лет я принимал активное участие в юношеском движении, будучи членом т.н. УкрЮСа (Украинский Юношеский Союз), отличавшегося от комсомола тем, что последний был экспозитурой РКП(б) и КП(б)У и был легальным, а УкрЮС был экспозитурой УКП и «боротьбистов», и вначале 20-х годов был уже нелегальным. В то же время я был тесно связан с группой местных «боротьбистов», хотя в партию не входил по причине молодости.
Позже (в 1923 - 1925 гг., работая на шахте «Красный Луч» в Донбассе), примыкал к «рабочей оппозиции», будучи тесно связан с целым рядом лиц, среди которых было много бывших эсеров (левых) и членов троцкистской оппозиции.
В числе последних был мой друг, хотя и старший, чем я, по возрасту, Соломон Кайдан. Позже он работал директором Пивненковского сахарного комбината, потом начальником отдела при Укрсахаротресте, пока его не «разоблачило» ГПУ-НКВД и, кажется, его расстреляли в тридцатых годах.
Кроме Кайдана из выдающихся троцкистов я знал Юлия Романовича Гепнера - преподавателя Харьковского марксистско-ленинского института. Но с этим познакомился позже, а потом и сидел вместе с ним в тюрьме в 1939 году.
Принадлежность к кругам «рабочей оппозиции» и знакомство, вернее сотрудничество с троцкистами привело к тому, что я рано попал на особый учет ОГПУ, а потом под репрессии.
В 1926 году поступил в Киевский художественный институт, где проучился три года, но меня как «политически неблагонадежного» к защите диплома не допустили и исключили из института.
К этому времени свою политическую неблагонадежность я засвидетельствовал вполне, выступив и в литературе как поэт и прозаик.
Идеологически и организационно как писатель я входил в состав литературной группы «Марс» (Мастерская Революционного Слова) и примыкал к «ВАПЛИТЕ» (Вольная Академия Пролетарской Литературы), руководимой Хвылевым. Стоял очень близко к кругам шумскистов-хвылевистов и вообще к оппозиции в КП(б)У.
В 1932 году был арестован. Обвинялся в принадлежности к «рабочей оппозиции», в идейной связи с троцкизмом, в организационной и идейной связи с шумскизмом-хвылевизмом. А конкретно - в принадлежности и руководстве молодежной студенческой революционной организацией социал-демократического толка.
Сидел одиннадцать месяцев в одиночной камере в Харьковской тюрьме ОГПУ. После чего был осужден на 5 лет концлагерей.
Отбывал срок в лагерях Бамлага, а потом Дальлага. Откуда бежал в 1936 году в связи с прибавкой срока. В 1938 году был арестован снова и сидел 2 года и 7 месяцев под следствием опять-таки в Харьковской тюрьме НКВД, будучи туда привезен. На этот раз меня обвиняли, главным образом, в принадлежности к «рабочей оппозиции», с деятелями которой якобы все время поддерживал связь. Кроме того мне инкриминировали агитацию плюс все грехи моих братьев и всех моих родных.
Следствие велось 2 года и 7 месяцев с применением всех методов инквизиции.
Был заочно приговорен к смерти и просидел 83 дня в камере смертников. Но приговор не был утвержден. Это совпало как раз с поворотом во внутренней политике, начатым фразой Сталина на XVIII партсъезде о том, что «враги народа пролезли в аппарат НКВД и перебили честных партийных и беспартийных большевиков». То есть - кампания очистки тыла от всех политических противников была закончена, унеся миллионы жертв, и пора было давать отбой. Этот отбой принял характер т.н. «разгрома ежовщины». На практике это выглядело так: Ежов и некоторые крупные рыбы НКВД были смещены, остальные же получили ордена и повышения в чинах.
Арестанты же, которых к этому времени не пустили в расход (а их осталось немало, несмотря на бешеные темпы работы аппарата НКВД), были поставлены в новые условия. Все дела пошли на переследствие. В том числе и мое. Инквизиция была устранена, и все, кто не сломался раньше, в новых условиях имели шанс выдерживать следствие довольно долго.
Дела, не оконченные при Ежове, после него нельзя уже было окончить. НКВД вынуждено было освобождать людей, не имея достаточного основания их судить.
Меня освободили в апреле 1941 года «за недостаточностью конкретных материалов» и отправили в родной город без права выезда из него куда бы то ни было. Иными словами - я был освобожден под надзор.
Война и приход немцев застали меня тяжелобольным в местной больнице.
* * *
Из литературных произведений, выпущенных мною до первого ареста (1932 г.), могу назвать следующие:
а) книга стихов, вышедшая в 1928 г. в издательстве «Маса». Примечательна только тем, что ее конфисковали как «идеологически невыдержанную»;
б) исторический роман «Скелька», 1930 г. Тема - борьба против русской колонизации и крепостного права на Украине;
в) поэма «Ave Maria» с острополитической, антиимпериалистической окраской.
Кроме того ряд вещей, напечатанных в периодической прессе. Причем, большинство из них подверглись острым атакам ортодоксальной «марксистской» критики. Марксистской в кавычках, потому что эта «критика» называла все, что было против русского империализма, контрреволюцией.
После ареста ничего не печатал, хотя и писал все время украдкой. Не печатал потому, что был лишен на это права и возможностей.
* * *
При немцах ни на какой должности не служил. Работал художником, выполняя частные заказы. Узкая моя специальность в этой области - портретист и декоратор.
Политически не активизировался. Однако и как художник попал под репрессии. Меня арестовали в 1942 году за антифашистский занавес, нарисованный мною в местном театре.
Антифашистский символический смысл его заключался в том, что на нем был изображен закат солнца, придавленного тучами с запада.
Просидел два месяца в тюрьме. Избежал расправы только потому, что очень уж трудно было доказать, где в самом деле на занавесе восток, а где запад. Поводом же для ареста была фраза, брошенная мной во время работы в присутствии провокатора, о настоящем смысле занавеса.
В 1943 году летом, с толпами изгоняемых силой и уходящих добровольно на запад беженцев, я пробрался в Галицию, мечтая как-нибудь прорваться в иной мир, где можно было бы вздохнуть свободно и сказать слово, не боясь тюрьмы и каторги. Как и многие, я двигался навстречу этому иному миру, наступавшему на гитлеровскую Германию с запада.
Во Львове жил за счет опеки Украинского Комитета, помогавшего беженцам. Здесь, оказавшись среди писателей и работников искусства, решил возобновить литературную деятельность, а именно - сдал украинскому издательству написанный еще в былые годы охотничий приключенческий роман, но его так искалечила цензура, что у меня отпала охота заниматься литературной деятельностью в тех условиях.
После того, как гестапо арестовало известного писателя Аркадия Любченко, тоже харьковчанина - все время жил на нелегальном положении.
В конце 1943 года при помощи старых эмигрантов-украинцев пробрался в Словакию и устроился на частной фирме «Seva» у некоего Рябоконя в Братиславе в качестве служащего. Фирма эта вырабатывала, вернее перерабатывала коренья для словацкой кулинарии. Одновременно подвизался в качестве художника на другом винодельческом предприятии.
В марте 1945 года бежал при эвакуации из Братиславы в Венгрию, пытаясь с поддельными документами пробраться подальше на запад через Каринтию.
Капитуляция Германии застала меня в тюрьме в Марбурге, где я просидел три дня вместе с разными дезертирами всех национальностей. После капитуляции прошел пешком в Тироль. 10 или 12 июня 1945 года добрался до Инсбрука, а потом перебрался в Баварию, разыскивая сестру, вывезенную немцами в райх на работы.
В настоящее время живу в лагере УНРРА в Новом Ульме.
Имею жену Галину. Женился уже в эмиграции. Жена родом из Здолбунова, с Волыни, украинка, 1921 года рождения, была вывезена в Германию принудительно. Девичья фамилия ее - Трегуб.
