ЩЕКОТОВ Николай Михайлович

30.05.2013 Max

Из рукописи:
Нюренберг, Амшей Маркович (1887–1979). Одесса–Париж–Москва.
С Николаем Михайловичем Щекотовым я сблизился после приезда из Парижа в 1929 году. Не дав как следует отдохнуть после дороги, он сразу же вовлек меня в редколлегию журнала «Искусство в массы».
— Дайте мне оглядеться, — пытался я обороняться. — Дайте мне освоиться, а потом — поговорим… Так, Николай Михайлович?
— Нечего осваиваться. Беритесь за дело. Время горячее. Работы много. Делаю заказ: срочно напишите нам статью о Париже. Хотите о Мане, Пикассо. Даю вам полную свободу. Итак, жду вас через три дня со статьей. Будьте здоровы и помните: жду вас со статьей.
Меня несколько удивил Николай Михайлович. А вдруг не так напишу? Получится зряшный труд. И потом — этот утомляющий стиль бреющего полета… Но чем-то он меня связал… даже покорил… Я взялся за статью, удивляясь своей уступчивости. Через три дня я был у Щекотова со статьей. Он ее быстро прочел, сделал какие-то пометки и решительно сказал:
— Пойдет.
И, не раздумывая, добавил:
— Давайте другую.
Так работал Николай Михайлович Щекотов: это был человек с большой инициативой, смелостью и неистребимым темпераментом. Мне он понравился, и я решил с ним работать.
В свободные дни он занимался живописью. Он считал, что критик и искусствовед должны заниматься живописью.
— Хорошим и грамотным критиком, — говорил он, — может быть только тот, кто держал или держит в руках кисть. Вспомним Александра Бенуа, Грабаря и Тугендхольда. Только познав почем стоит фунт живописного лиха, можно говорить о живописи.
Он душевно любил русское народное искусство и свои молодые годы всецело отдал ему. Он верил, что в этом незамутненном источнике советский художник найдет свежие творческие силы. Потом он увлекся импрессионистскими мастерами. И в своей интимной (только для себя) живописи с трогательной любовью отражал это увлечение. Когда я похваливал его этюдики, он с едкой насмешкой отвечал:
— Какой я художник? Так просто — воскресный любитель.
Его предисловие к письмам Ван Гога, блестяще написанное, свидетельствует о его высоком вкусе и больших знаниях в области искусства.

***
Мое слово на вечере, посвященном памяти Николая Михайловича Щекотова 7 июня 1946 г. в Доме художника:
Как богато одаренный человек, Николай Михайлович совмещал в себе разнообразные черты, которые, когда вы их близко и внимательно рассматривали, представляли один цельный, гармонично слитый душевный мир.
Убежденный добряк, он быстро и надолго завоевывал симпатию и дружбу художников. Он высоко ценил мастеров, чье искусство таило в себе новаторские признаки. Для таких художников он находил мягкие и крылатые фразы. Но когда он встречал картины и этюды с бедным банальным творческим миром, он смело, невзирая на звание и чины их автора, критиковал их недостатки и ошибки.
Щекотов в искусстве терпеть не мог ничего стандартного и равнодушного и вел с ним беспощадную войну.
Пожалуй, самым плохим искусством он считал такое, которое родилось и выросло на почве равнодушия. Здесь он не делал никаких уступок.
— Да ведь это сделано равнодушной рукой и холодным сердцем! — восклицал он с пылающим лицом.

***
Другой образ Щекотова встает передо мной, когда вспоминаю его в домашней обстановке, среди старых книг (он называл их своими друзьями), рукописей, небольшого мольберта с неоконченным импрессионистским этюдиком, рисунков и табачных волн. В нетопленой угрюмой комнате, когда Николай Михайлович согревался папиросами и остывшим крепким чаем, мыслями о Ван Гоге и Ренуаре…
Когда Щекотов думал о грядущей новой советской живописи и радовался, что живет в новаторское время. В такие часы он был обаятелен: человек с удивительным умом и добрейшим сердцем.
Вы не найдете среди наших искусствоведов старшего поколения таких, как он, которые умели бы так талантливо строить фразу. Так ярко, крепко, выразительно и свежо. Я очень любил его блестящий язык.
Несколько слов о стиле его статей. Вы не найдете у Щекотова ни одной статьи с вялым или равнодушным стилем. Все, что он писал, насыщено жаром мысли и сердца. Художественную критику он воспринимал как литературу. Может быть, поэтому он хорошо понимал сладкую тираническую власть живописи. Умел с искусством ладить и дружить.

***
Относится к 1941 году.
Из далеких времен прошлого благодарная память приносит еще одно яркое воспоминание о Щекотове. Когда впервые над Москвой появились фашистские стервятники, мы, жители Масловки, собирались в производственном доме. Возбужденные неожиданными событиями, мы долго спорили о том, что нам делать? Кто-то из присутствующих громко бросил плакатную фразу: «Художники должны быть в авангарде патриотов». «Правильно», — послышались ответные голоса. Кто-то достал альбом и начал записывать тех, кто хочет быть в авангарде. Записались все. Потом, собравшись, отправились к воинскому начальнику, и тот нам деловито сказал:
— Вы будете ополченцами.
Мы обрадовались.
Впереди всех был Щекотов.