19.02.2011 Носовский Сергей Павлович
видимо, информацию о биографии вы получили от ФСБ. Тогда расхождение с фактвми биографии понятны (следы заметают даже нынче). Дело в том, что после смерти известного советского разведчика на его родине был установлен бюст (стоит до сих пор). И находится он во всем известном эстонском городе Нарва. Из известных людей, родившихся в Нарве или рядом с ней: жена всенародного старосты дедушки Калинина, балерина Большого Абрамова, менее известный разведчик (30-е - 40-е в Китае) Абрамов (родной брат балерины).
19.02.2011 Ю.А.Белецкий
Вильям Генрихович Фишер (или Вилли, как его называли в семье и в коллективе разведчиков) родился 11 июля 1903 года в городе Нью-Касл-на-Тайне, в Англии, в семье русских политэмигрантов.
Его отец, Генрих Матвеевич Фишер, по происхождению немец, родился в 1871 году в Мологском уезде Ярославской губернии, в поместье князей Куракиных, выписывавших из Германии немецких крестьян и ремесленников. После окончания сельской школы с похвальным листом первого разряда и трехклассного городского училища в Рыбинске шестнадцатилетний Генрих Фишер приехал в Петербург в поисках работы. Работая на заводах, увлекся марксизмом, познакомился с Лениным и другими большевиками. В 1898 г. он уже самостоятельно вел работу в рабочих кружках. В апреле 1894 г. Фишер, Кайзер и Норинский были арестованы. В ожидании суда он провел 9 месяцев в одиночной камере, затем был освобожден до суда. В январе 1896 г. Фишер был приговорен к 3 годам ссылки в Архангельскую губернию. После окончания ссылки в 1899 г. в соответствии с ограничениями в выборе места жительства Г.М. Фишер поселяется в Саратове. Там он знакомится с восемнадцатилетней Любовью Васильевной Корнеевой, русской по национальности, уроженкой Саратова. В августе 1901 г. департамент полиции объявил о высылке Генриха Матвеевича за границу в месячный срок. В противном случае ему грозила выдача германским властям, где он неминуемо попал бы под рекрутский набор. Супруги Фишер выехали в Англию, где у их товарища по революционной деятельности А.И. Хозецкого имелись знакомые из русских эмигрантов в Нью-Касле-на-Тайне.
Вильям, названный в честь Шекспира которого родители боготворили, был вторым ребенком в семье, первенцу, названному по имени отца Генрихом, шел второй год.
С началом Первой мировой войны положение семьи Фишеров осложнилось. Англию захлестнула волна антигерманских настроений, которая не затихала и после войны. Генрих Фишер лишился работы и Вилли, которому исполнилось 15 лет, поступает на работу учеником чертежника в конструкторское бюро судостроительной верфи «Суан энд Хэнтер» в городе Уоллзенд-на-Тайне. Одновременно он продолжает упорно работать над освоением программы средней школы и в 16 лет сдает вступительные экзамены в Лондонский университет.
Весной 1921 года семья Фишер получает транзитную визу в эстонском консульстве, и в начале мая они через Ревель прибывают в Москву. Все члены семьи становятся советскими гражданами. Родители, как старые заслуженные большевики, получают квартиру в Кремле, в Чугунном коридоре под Теремами. В 1922 году Генрих Матвеевич назначается заведующим архивом Коминтерна, а Любовь Васильевна определилась заведующей клубом старых большевиков, который находился в Кремле, почти по соседству с их квартирой. Дети тоже определились с работой – Генрих и Вилли в конце мая 1921 г. привлекаются в качестве переводчиков отдела международных связей Исполкома Коминтерна. Однако судьба приготовила семье тяжелое испытание – летом погибает Генрих, брат Вилли.
В августе 1922 года Вилли вступает в комсомол, активно участвует в работе ячейки ВЛКСМ ИККИ, избирается членом бюро ячейки.
В сентябре 1924 г. Вилли поступает на индостанское отделение Института востоковедения им. Н. Нариманова в Москве, успешно заканчивает первый курс и, окрыленный надеждами на будущее, переходит на второй курс. Но в октябре 1925 г. он был призван на воинскую службу и зачислен красноармейцем 1-го батальона 1-го радиотелеграфного полка Московского военного округа. В период службы у Вилли завязалась дружба с Эрнстом Кренкелем, немцем, будущим легендарным полярником, и Михаилом Царевым, будущим известным артистом.
В ноябре 1926 г., сдав испытания на звание командира запаса радиочастей, Вилли увольняется в долгосрочный отпуск. Спустя месяц после демобилизации он поступает на работу в Научно-исследовательский институт Военно-воздушных сил РККА.
Вскоре Вилли знакомится с Леной Лебедевой, студенткой Московской консерватории по классу арфы... 22 апреля 1927 г. состоялось бракосочетание молодых. Лена приняла фамилию мужа. Через два года, 8 октября 1929 г., у молодых супругов родилась дочь, которую назвали Эвелиной.
В органы госбезопасности Вилли был направлен в апреле 1927 г. по рекомендации Московского комитета ВЛКСМ. Начав службу с должности помощника уполномоченного, он уверенно вошел в профессиональную среду и вскоре стал полноправным членом коллектива. В обстановке постоянной занятости пролетели первые четыре года службы. Вилли полностью освоился, дважды был повышен в должности. В том же году его перевели из кандидатов в члены ВКП(б). Приобретенный опыт и незаурядные способности Фишера позволили руководству службы доверить ему выполнение важных поручений по линии нелегальной разведки в европейских странах.
В сентябре 1931 года «Франк» (оперативный псевдоним Вилли) вместе с женой и двухлетней дочерью Эвелиной выезжает в свою первую спецкомандировку в Англию, в которой ему предстояло пробыть почти пять лет. Сфера его задач не ограничивалась лишь Британскими островами: разведчику также приходилось работать в Дании и Норвегии, где он организовал сеть тайных радиоточек. Выдавая себя за радиоинженера и изобретателя, он снял виллу в пригороде столицы и устроил в ней кустарную радиомастерскую. Жена Франка, находившаяся в курсе его оперативной деятельности, преподавала балет в частной школе, где учились, главным образом, дети эмигрантов из России. В оперативном отношении Франк выполнял роль радиста-шифровальщика у Александра Михайловича Орлова (он же Никольский, он же Берг…, наст. имя и фам. – Лев Лазаревич Фельдбин), оперативный псевдоним «Швед». В январе 1936 г. Фишер возвратился в Москву.
Результативной была и вторая нелегальная командировка за рубеж: в 1935-1936 гг. он находился на нелегальном положении во Франции и Бельгии, содействуя радиообеспечению деятельности резидентуры Орлова.
19 мая 1936 г. Вильям Фишер, как следует из материалов его личного дела, возвратился на Родину. В Москве его определили в группу документации внешней разведки. Здесь Фишеру довелось пройти школу под непосредственным началом основателя «нелегальной паспортной техники» ОГПУ австрийца Георга Миллера.
Работа Фишера в загранкомандировках была признана исключительно положительной. Он получил повышение по службе – назначен старшим оперативным уполномоченным, а 19 ноября 1936 г. приказом НКВД СССР № 1231 ему было присвоено звание лейтенанта государственной безопасности, что соответствовало армейскому званию майора.
Елена Степановна поступила в детский театр арфисткой. Их дочка Эвелина пошла в школу.
С приходом Л.П. Берии к руководству НКВД начались этнические чистки в чекистских рядах – из органов госбезопасности «вычищались» немцы, поляки, уроженцы прибалтийских стран, евреи. В последний день уходящего 1938 года в отделе кадров Вильяму Фишеру сообщили, что руководством НКВД СССР без объяснения причин принято решение об увольнении его из органов. Это был тяжелейший удар для Вилли. Ему ничего не оставалось делать, как вернуться к гражданской профессии. Однако на протяжении пяти месяцев Вилли так и не смог найти работу. Убедившись в бесполезности дальнейших поисков он решился на крайнее средство – обратился с письмом в ЦК ВКП(б). Реакция была незамедлительной, и Вилли приняли на работу во Всесоюзную торговую палату в качестве техника по реализации патентов. Однако работа не по специальности тяготила Фишера, и вскоре он перешел на завод № 230 Наркомата авиапромышленности, где и проработал старшим инженером до начала Великой Отечественной войны.
Некоторые источники указывают, что в период конца 1939 – начала 1941 гг. органы госбезопасности «эпизодически привлекали Фишера к участию в отдельных контрразведывательных мероприятиях».
С началом Великой Отечественной войны, в сентябре 1941 г., Вильям Фишер официально призывается из запаса на службу в Особую группу при наркоме внутренних дел. Старший оперуполномоченный, заместитель начальника отделения Четвертого управления НКВД-НКГБ Фишер отвечает за радиотехническое обеспечение связи с зафронтовыми резидентурами на оккупированной противником территории Украины и Белоруссии.
В 1942-1943 годах, когда в Куйбышеве еще находился Наркомат госбезопасности СССР, советской разведкой при непосредственном участии Фишера проводилась «радиоигра», в документах проходившая под названиями «Монастырь» или «Послушник».
Особо необходимо отметить участие Фишера в операции «Березино». Тогда советская разведка создала фиктивную немецкую группировку полковника Шорхорна, якобы действующую у нас в тылу. Это была ловушка для немецких разведчиков и диверсантов. В помощь Шорхорну Скорцени сбросил более двадцати агентов, всех захватили. Операция строилась на радиоигре, за которую отвечал Фишер. Он провел ее виртуозно, командование вермахта до самого конца войны так и не поняло, что их водят за нос; последняя радиограмма из ставки Гитлера Шорхорну датирована маем 45-го, звучит примерно так: мы больше не можем вам ничем помочь, уповаем на волю Божью. В то же время немецкое командование оценило работу Фишера – он был представлен к высшей награде Рейха Железному Кресту.
Год 1945-й для Вильяма Фишера ознаменовался не только Победой, но и новым витком на его жизненном пути: вернувшийся в нелегальную разведку руководитель отдела по работе с нелегалами Александр Михайлович Коротков предложил ему, к тому времени уже майору госбезопасности, перейти на нелегальную линию внешней разведки.
В 1946 году Вильям Фишер подает рапорт о зачислении в нелегальную разведку. Учитывая личные его заслуги и опыт, в 1947 году руководство решило направить Фишера на самый ответственный участок – в США, после чего началась интенсивная подготовка к работе. Фишеру повезло с наставником. Многолетний нелегальный резидент внешней разведки в США Ицхак Ахмеров посвятил коллегу во все тонкости предвоенной и военной работы в Америке и «ввел в курс» законсервированного им осенью 1945 г. оперативного «задела» будущей работы. Ахмеров передавал свой опыт и контакты в надежные руки. Для ветерана внешней разведки генерал-лейтенанта Виталия Павлова – в 1940-е годы капитана госбезопасности – Вильям Фишер «был настоящим образцом нелегала, разумеется, после Василия Зарубина и Ицхака Ахмерова» (с ними ему довелось ранее работать на американском направлении). Фишер поразил Павлова своими человеческими качествами – «уравновешенностью, хладнокровием, самообладанием, а также общей культурой. С ним было легко работать, он великолепно ладил с любой техникой, обладал математическим складом ума – не говоря уже о его таланте художника. Такого человека не нужно было натаскивать, долго инструктировать – он схватывал все на лету. Общение с ним было огромным удовольствием!»
Подполковник Фишер был направлен в США руководством уже нового органа советской разведки – Комитета информации – после личной аудиенции 12 октября 1948 г. у Вячеслава Молотова. В тот же день Фишер, получивший оперативный псевдоним «Марк», выехал за рубеж…
В конце октября в одном из парижских отелей поселился прибывший из Берна американский гражданин Андрей Юрьевич Каютис, по документам родившийся в Литве 10 октября 1895 года. 27 октября он приобрел билет на пароход «Скифия» английской компании «Кунард Уайт Стар», отправлявшийся 6 ноября 1948 года из Гавра в Квебек. Под именем Каютиса скрывался Вильям Фишер. 14 ноября 1948 г. он прибыл в Квебек (Канада), прошел проверку в службе иммиграции и натурализации, и поездом отправился в Монреаль.
На следующий день Марк встретился с выдающимся спецагентом «Максом» (который сегодня известен как советский ученый-латиноамериканист Иосиф Григулевич), который передал ему подъемные деньги для начала разведывательной работы и независимой жизни. В этот же день он выехал в Нью-Йорк.
«Гранд Сентрал Стейшн», куда прибыл Марк, встретил его обычной вокзальной суетой. Он сдал вещи в камеру хранения и вышел в город. Немного погуляв по городу, Марк вернулся на вокзал, забрал вещи из камеры хранения и, уединившись в укромном месте, достал из чемодана записную книжку-контейнер, в котором находились документы, предназначавшиеся для проживания в США. Подошедшее такси доставило его в гостиницу. Но это был уже не Каютис, а свободный художник Гольдфус Эмиль Роберт, гражданин США, родившийся в Нью-Йорке 2 августа 1902 года в семье немца-маляра, прибывшего в Нью-Йорк с запада Америки в поисках лучших условий жизни.
30 мая 1949 года Марк сообщает в центр о готовности к выполнению задания и получает разрешение на работу с «Волонтерами». 11 июля 1949 года, в день рождения, по указанию Центра Марк встречается с Клодом – старшим лейтенантом госбезопасности Соколовым, – который через несколько дней передает ему на связь Морриса и Леонтину Коэнов («Луис» и «Лесли»), завербованных советской разведкой еще в предвоенное время. На них была возложена организацию для Марка приемо-передаточного пункта. Именно Коэны участвовали в попытке восстановления связи с одним из самых ценных источников информации по атомной проблематике Теодором Холлом (в оперативной переписке скрытым за псевдонимом «Млад»). Хотя сам Холл уже отошел от активного сотрудничества с советской разведкой, через него удалось привлечь к сотрудничеству других людей, дававших ценные сведения из той же сферы ядерных исследований.
С их помошью Марк сумел наладить поставку информации об американских сверхсекретных ядерных исследованиях в Лос-Аламосе. В центр идет уникальная информация о конструкции атомной бомбы, об оружейном плутонии, и многое другое.
«Дебют» Вильяма Фишера в Штатах оказался блестящим: в августе 1949 года (когда в СССР было проведено успешное испытание первой атомной бомбы) он был награжден орденом Красного Знамени, а 20 декабря ему присваивают звание полковника. Однако в 1950 г. оперативная обстановка в США резко обострилась, что было связано с началом реализации ФБР первых дешифрованных фрагментов телеграмм советской разведки 1943-1945 гг. Ряд ценных агентов арестовали, другие в пожарном порядке покинули Америку. Наиболее ощутимой потерей для «Марка» становится утрата проверенных и преданных связников Коэнов. Зафиксировав интерес контрразведки к «Младу», Марк отказался от ставших рискованных контактов с ним.
Помимо работы по добыванию «атомных секретов» Марку удается создать новую нелегальную сеть на Западном побережье США, в Калифорнии. В эту нелегальную сеть входила в частности и легендарная разведчица Патрия, она же де лас Эрас Африка. Эта сеть предоставляла Москве информацию об американских поставках военной техники чанкайшистскому режиму в Китае.
После вывода Коэнов из США Центр посылает в помощь Марку связника Роберта, однако это хорошо знакомый Фишеру по прежней совместной работе человек в Нью-Йорке не появился. Впоследствии удалось установить, что корабль, на котором плыл Роберт, затонул где-то в Балтике.
В октябре 1952 года в помощь Марку для организации двусторонних передач между Москвой и Нью-Йорком был направлен Рейно Хейханен (оперативный псевдоним «Вик»), кадровый сотрудник КГБ в звании подполковника, который прошел подготовку в качестве радиста нелегальной резидентуры. Вывод Вика в США Центр осуществил из промежуточной страны – Финляндии, где ему в соответствии с документальной комбинацией удалось, как финну американского происхождения, получить американский паспорт на имя Юджина Никола Маки с правом въезда в страну.
Падение Вика началось со злоупотребления спиртным. Как следствие этого Вик стал испытывать нехватку денег, тратя на личные нужды оперативные средства. Весной 1955 года он присвоил пять тысяч долларов, выданные ему для передачи семье одного агента. Получив приказ о возвращении в Москву, Вик пошел на предательство – 6 мая 1957 г. он обратился в американское посольство в Париже, попросив политического убежища и заявив о своем желании разоблачить советскую агентурную сеть в США. 11 мая 1957 г. Хейханен на американском военном самолете был доставлен в Нью-Йорк и поступил в распоряжение ФБР. С его помощью ФБР наконец-то разгадало загадку «полого никеля» и расшифровало содержавшиеся в нем инструкции Москвы своему агенту – Марку. Оставалось найти самого Марка, о котором Хейханен уже вывалил ФБР все известные ему подробности – включая адрес комнаты, где тот хранил свои фотопринадлежности на пятом этаже дома № 252 по Фултон-авеню в Бруклине. Вскоре агенты ФБР вышли на Эмиля Р. Гольдфуса, арендовавшего на пятом этаже помещение под фотостудию и под склад фотопринадлежностей. Сам Гольдфус, со слов соседей, еще 26 апреля отправился на юг, «в отпуск». Ожидание «отдыхающего» принесло свои плоды: 28 мая агенты наружного наблюдения зафиксировали появление Марка в районе дома. 15 июня снятая скрытой камерой фотография Гольдфуса была показана Хейханену, который опознал в нем Марка, а 21 июня 1957 года мышеловка захлопнулась.
Хотя нелегалы, как правило, готовы к экстремальным ситуациям, арест всегда является тяжелейшим испытанием для разведчика. Но провал не сломил Фишера. Обдумав сложившуюся ситуацию, он решился выдать себя за своего покойного друга Рудольфа Абеля, советского гражданина, которому якобы удалось во время войны в разрушенном блиндаже найти 50 тыс. долларов и уйти на Запад. Одновременно разведчик твердо дал понять своему адвокату Доновану, выделенному коллегией адвокатов для его защиты, что ни при каких обстоятельствах не пойдет на сотрудничество с правительством США и не сделает во имя своего спасения ничего такого, что могло бы нанести ущерб его Родине.
Суд приговорил «Рудольфа Абеля» к 30 годам каторжной тюрьмы, что для осужденного в 54 года было равносильно пожизненному заключению.
10 февраля 1962 года на мосту Глинике, через который проходила граница между Западным Берлином и ГДР, был произведен обмен «Рудольфа Абеля» на осужденного в Советском Союзе американского летчика Фрэнсиса Гэри Пауэрса.
Заслуги полковника Фишера, кадрового разведчика, почетного сотрудника госбезопасности, были отмечены орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденами Отечественной войны I степени, Красной Звезды и многими медалями.
19.02.2011 Мартыненко Ольга
ПОЛКОВНИК АБЕЛЬ:
ТАЙНЫ ЖИЗНИ И ТАЙНЫ АТОМНОГО ШПИОНАЖА
«Я, Фишер Вильям Генрихович, вполне сознавая важность для моей Родины — Союза ССР нелегальной разведывательной работы и отчетливо представляя все трудности и опасности этой работы, добровольно соглашаюсь стать в ряды нелегальных работников Министерства государственной безопасности СССР.
Я понимаю, что работа в нелегальных условиях является самой почетной и ответственной для чекистов.
Я обязуюсь, став нелегальным разведчиком, подчинить всю свою дальнейшую жизнь, все свои стремления и поведение интересам моей Родины.
Я обязуюсь строго, точно и беспрекословно выполнять все указания моих руководителей по нелегальной работе.
Я обязуюсь строго соблюдать конспирацию, ни при каких обстоятельствах не раскрою врагам доверенных мне тайн и лучше приму смерть, чем предам интересы моей Родины.
2 апреля 1946 г.
В. Фишер» [1]
У него было много фальшивых имен — Франк, он же Марк, он же Эндрю Кайотис, он же Голдфус Эмиль Роберт, он же Мартин Коллинз..., но в историю мировой разведки ФИШЕР ВИЛЬЯМ ГЕНРИХОВИЧ навсегда вошел под именем Рудольфа Ивановича Абеля.
Анатолий Гуслистый [2]
Полковник Абель в моей жизни
Зал постепенно наполнялся шумом, обычным перед началом лекции. Мои товарищи по учебе группками общались между собой по проблемам, честно говоря, далеким от тех, ради которых нас в начале 1968 года собрали на курсах подготовки и переподготовки руководящего и оперативного состава Комитета государственной безопасности. Для меня это была особенная атмосфера, не только настраивавшая на рабочий ритм, но и вообще вселявшая оптимизм и веру в прекрасное будущее.
Преподаватель задерживался, но это не вызывало удивления. Люди, которые носят погоны, всегда готовы к неожиданностям и непредвиденным изменениям. Но вот двери открылись и в аудиторию, в сопровождении начальника школы (так тогда называлось учебное заведение КГБ в Киеве) генерала Шевченко В.Г., его заместителей и преподавателей вошел человек в штатском. Внешне он напоминал представителя гражданской организации, встречи с которыми были органичной частью учебного процесса. Среднего роста, худощавый, уже пожилого возраста, он на первый взгляд выглядел научным работником. Это впечатление подчеркивала благородная осанка, очки и особенно взгляд. Взгляд мудрого человека, хорошо знающего жизнь. Поскольку слушателям его представлял сам генерал, то мы сразу поняли, что это очень непростой человек.
От той встречи прошло более тридцати лет, но и сегодня я с волнением вспоминаю вступительные слова генерала Шевченко В.Г., что к нам на встречу приехал полковник Рудольф Иванович Абель!
Потом, между собой, мы обменивались впечатлениями… Каждый по-своему воспринимал это событие, однако все были единогласны в том, что эта встреча необычайна, неординарна, и займет особо памятное место в личной жизни и в прохождении службы каждого из нас. Еще бы! Перед нами была живая легенда советской разведки, ее наиболее важной части — нелегальной разведки. И тогда я ощутил, и сегодня с гордостью воспринимаю собственную причастность к деятельности органа, который вносил и теперь, имею надежду, будет в лице СБУ вносить весомый вклад в обеспечение безопасности нашей Родины.
Как я уже отмечал, это был 1968 год, и кое-что из деятельности советской разведки было предано гласности, широкой общественности стали известны имена отдельных разведчиков и среди них полковника Абеля. Однако это была очень скупая информация даже для среды сотрудников КГБ. Помню, что многое об Абеле я открыл для себя (как, кстати, и мои коллеги по учебе) из книги американского автора Джеймса Донована «Незнакомцы на мосту (дело полковника Абеля)», вышедшей в Нью-Йорке в 1964 году. [3]
Впоследствии эта книга вышла на русском языке в СССР, но очень ограниченным тиражом. [4] Во всяком случае, в библиотеке школы КГБ был единственный экземпляр в наличии и когда информация об этом стала достоянием слушателей, то возникла огромная очередь. Вспоминаю, что я имел всего сутки на ознакомление с ней.
Встреча с Рудольфом Абелем была долгой… Нам, безусловно, хотелось узнать как можно больше, хотя мы и понимали, что Абель в силу чрезвычайной секретности проведенных им операций, очень ограничен в возможностях удовлетворить нашу профессиональную и личную любознательность.
Рудольф Иванович подробно рассказывал нам об Америке, в которой проработал около девяти лет и жизнь которой он хорошо знал; поделился своими наблюдениями о работе ФБР, судебной системы США, тюрьмах, в которых ему пришлось сидеть. С юмором поведал, что он тоже внес «вклад» в реконструкцию федеральной тюрьмы на Уэст-стрит. [5]
Поскольку все слушатели практически работали с агентурой, то Абель поделился своими мыслями о некоторых аспектах взаимоотношений с источниками информации, уделив особое внимание моральным качествам агентов и контролю за агентурой. Поскольку мы уже знали о предательстве Вика, [6] то Абель коснулся и этой темы. По всему было видно, что ему крайне неприятно вспоминать о своем бывшем напарнике, но в то же время чувствовалось, что Абель до сих пор чувствует и свою вину в случившемся. [7]
Во время нашей встречи Рудольф Иванович несколько раз повторял, что «предатель — это исключение в советской разведке». Для Вика у Абеля было раз и навсегда сделанное определение: «Он тварь! Я до сих пор не могу понять, как человек ради спасения собственной шкуры мог предать свою страну и обесчестить свою семью». И с этим нельзя не согласиться!
С особой теплотой Абель отзывался о своем адвокате Доноване, который приложил огромные личные усилия не только к его защите, но и к его обмену на летчика-разведчика Пауэрса. [8]
Несмотря на принадлежность к разным идеологическим системам, к своему адвокату Рудольф Абель испытывал искренне дружеские чувства и признавал его полную профессиональную добросовестность.
Прервем на время воспоминания А. Гуслистого и обратимся к свидетельствам человека, который почти 5 лет вел борьбу за жизнь и свободу Р. Абеля, разрываясь между профессиональным долгом адвоката и патриотизмом американского гражданина и бывшего сотрудника военно-морской разведки.
С момента своего назначения адвокатом в судебном процессе по делу № 45094 «Соединенные Штаты Америки против Рудольфа Ивановича Абеля и других» [9] Джеймс Донован вел дневник, в котором записывал свои впечатления от встреч с Абелем, их совместную работу по защите в суде, заметки о встречах и консультациях с высокопоставленными чиновниками американской администрации. После осуждения Абеля и вплоть до его обмена на Пауэрса, Донован переписывался с разведчиком. Часть из дневниковых записей Донована вошла в его книгу, часть, к сожалению, осталась недоступной для широкой читательской аудитории. Так же недоступны и письма, написанные Абелем Доновану из тюрьмы (68 писем и 4 рождественские открытки).
Свидетельствует Джеймс Донован,
адвокат полковника Абеля [10]
Сидя как-то в одиночестве поздним вечером 1957 года я думал о своем повседневном общении с Абелем и записал в дневнике (сейчас мне эти слова кажутся немного напыщенными):
«Мы — два не похожих друг на друга человека, которых так близко свели судьба и американский закон... в результате получилось классическое дело, которое требует особенного к себе отношения». [11]
«1957. Понедельник, 19 августа
…Прочитав все законы, касающиеся шпионажа, я был поражен, узнав, что после известного дела Розенбергов об «атомном шпионаже» конгресс вынес решение, что шпионаж «в интересах иностранной державы» даже в мирное время является преступлением, караемым смертной казнью. Было ясно: полковник по фамилии Абель попал в серьезную передрягу, и, возможно, последнюю в его жизни.
Мы с женой спокойно пообедали вдвоем, и в девять часов вечера я сел на Северный экспресс, идущий в Нью-Йорк. Это был поздний воскресный вечер, и поезд был почти пуст. Я сидел один в купе со стаканом шотландского виски в руках. Некоторое время я пытался сосредоточиться на чтении, но мои мысли все время возвращались к этому делу, казавшемуся мне интересным, каким бы оно ни было «непопулярным» и безнадежным. Там, в поезде, примерно в час ночи, я решил взять на себя защиту полковника Абеля.
1957. Среда, 21 августа
Я был представлен полковнику Абелю в помещении для лиц, содержащихся под арестом. Мы обменялись быстрым рукопожатием и пошли по коридору мимо работающих телевизионных камер в маленькую комнату для арестованных, которую я просил судебного распорядителя выделить для нашей первой встречи. У дверей этой комнаты стоял целый отряд помощников распорядителя. Двери за нами закрылись. Помощники распорядителя остались снаружи, и мы оказались одни, лицом к лицу — нас разделял лишь стол.
— Вот мои рекомендации, — сказал я, передавая ему экземпляр подробного сообщения для печати, подготовленного Ассоциацией адвокатов. В нем объявлялось о выборе моей кандидатуры. — Мне хотелось бы, чтобы вы внимательно прочитали это и обдумали, нет ли здесь чего-либо такого, что, по вашему мнению, могло бы помешать мне выступить в качестве вашего защитника.
Он вооружился очками без оправы и стал внимательно читать. Я, наблюдая за ним, вспомнил, как его описывали газеты и журналы: «Заурядного вида невысокий человек... благородное лицо с острыми чертами... длинный нос и блестящие глаза, делающие его похожим на любопытную птицу». Мне, однако, показалось, что он больше походил на школьного учителя. Абель был худощав, но казался жилистым и крепким. Когда мы здоровались, он крепко стиснул мою руку.
Закончив чтение, он поднял глаза и проговорил:
— Я согласен, чтобы Вы были моим адвокатом. — Он сказал это на безукоризненном английском языке с акцентом, характерным для англичанина из высших классов, прожившего несколько лет в Бруклине.
Я уведомил его, что согласен на любой гонорар, который суд сочтет достаточным, но употреблю его на благотворительные цели. Он заметил, что это мое «личное дело», и добавил, что уже упоминавшийся гонорар в размере десяти тысяч долларов будет справедливым, пояснив, что юрист, посетивший его в тюрьме, просил за ведение процесса четырнадцать тысяч долларов. Но он отверг услуги этого человека, потому что ему «недоставало профессионального достоинства», кроме того, у него был крайне неряшливый вид и даже грязь под ногтями.
Он, видимо, благородного происхождения, подумал я.
Покончив с формальностями, мы уселись, и он спросил меня, что я думаю о его положении. С кривой усмешкой он сказал:
— Думаю, они поймали меня без штанов.
Я рассмеялся. Его слова казались тем более забавными, что, когда агенты ФБР ворвались в его номер в гостинице ранним июньским утром, Абель спал нагишом. Агенты, производившие арест, обнаружили целый набор шпионских принадлежностей в его номере в манхэттенском отеле и в его студии в Бруклине. Там были коротковолновый радиоприемник с расписанием приема передач, болты, запонки, зажимы для галстуков и другие предметы с высверленными в них отверстиями, служившие «контейнерами», блокнот с кодами, зашифрованные тексты, приспособление для изготовления микроточек, географические карты США с отмеченными на них основными районами обороны. (Администрация утверждала, что она располагает, кроме того, и исчерпывающим признанием по крайней мере одного из помощников Абеля).
— Пожалуй, я согласен с вами, полковник, — отозвался я и добавил, что, судя по газетным сообщениям, которые я читал, а также на основании беглого просмотра официального досье по делу, находящегося у секретаря суда, можно сделать вывод, что доказательств его шпионской деятельности имеется вполне достаточно.
— Скажу вам откровенно: учитывая новое положение о введении смертной казни за шпионаж, а также нынешнее состояние «холодной войны» между вашей страной и моей, только чудо поможет мне спасти вашу жизнь.
На мгновение он опустил голову. Я, желая прервать затянувшуюся тягостную паузу, начал говорить о том, что надеюсь создать более благоприятную обстановку для процесса. В этой связи, сказал я, важно посмотреть, какова будет реакция на мою первую пресс-конференцию. Он невесело размышлял вслух о том, можно ли вообще рассчитывать на объективное судебное разбирательство в условиях, когда, по его словам, атмосфера в стране «все еще отравлена недавним маккартизмом». По его мнению, добавил он, министерство юстиции, ведя «пропаганду» его виновности и представляя его «главным шпионом», уже тем самым осудило его.
— Ведь судьи и присяжные читают все это, — сказал он.
Я ответил, что он должен верить в приверженность Америки идеалам справедливости.
У меня не было никаких сомнений: Абель является именно тем, кем его считает администрация США, и он решил, что бесполезно отстаивать другую версию. Во время рассмотрения дела в Техасе, где он содержался в лагере для иностранцев, прежде чем ему было предъявлено обвинение, он показал под присягой, что является гражданином СССР и просил выслать его в Советский Союз. В Техасе он показал, что в течение девяти лет жил в США, в основном в Нью-Йорке, незаконно и, по крайней мере, под тремя вымышленными фамилиями.
Когда я упомянул о Техасе, он сказал, что в то время, когда он там находился, ФБР предлагало ему свободу и работу в спецслужбах США с окладом десять тысяч долларов в год, если он согласится на «сотрудничество».
— Они всех нас считают продажными тварями, которых можно купить, — проговорил он.
Эта фраза невольно заставила его вспомнить об основном свидетеле обвинения, предавшем его бывшем помощнике Хэйханене.
— Он тварь, — с горечью констатировал Абель. — Не могу понять, как человек ради спасения собственной шкуры мог предать свою страну и обесчестить свою семью.
Затем он заявил, что ни при каких обстоятельствах не пойдет на сотрудничество с правительством США и не сделает для своего спасения ничего такого, что может нанести ущерб его стране. Я заметил, что если он будет осужден, то я буду настаивать на том, чтобы во имя национальных интересов Америки ему была сохранена жизнь, поскольку после нескольких лет в тюрьме он, возможно, изменит свое решение.
Я также сказал, что мы будем стремиться сохранить его жизнь еще и потому, что политическая обстановка может измениться и во взаимоотношениях между СССР и США может наступить благоприятное для него улучшение. Кроме того, ведь русские также могут задержать равного ему по значению американского агента, и тогда появится возможность устроить обмен или может произойти что-либо другое. Я имел в виду, что члены его семьи могут умереть, и тогда исчезнет одна из причин, заставляющая его молчать.
— Не собираюсь оказывать на вас давление в связи с этим вопросом, — сказал я, — но, как американец, надеюсь, что ваше решение относительно сотрудничества изменится. Мы не станем пока больше говорить об этом, если вы только сами не захотите вернуться к этой теме.
Я полагал, что это все, что я мог сделать.
— Благодарю вас, — сказал он, — я понимаю, что вы в связи с принятием на себя обязанностей моего защитника должны испытывать по отношению ко мне противоречивые чувства.
Потом мы беседовали о его прошлом. Я перестал направлять разговор, мне казалось, что ему хочется выговориться; я считал, что важно с первой же нашей встречи добиться взаимопонимания. Он рассказал, что происходит из известной в дореволюционной России семьи, и снова заговорил о своих патриотических чувствах и преданности по отношению к «матушке России». Я сказал, что во время пресс-конференции старался отдать должное его происхождению и провести грань между его делом и делами «предателей, являвшихся коренными американцами». Он считал, что это очень важно, и поблагодарил меня. <…>
Я спросил, как мне лучше называть его во время наших разговоров. Он улыбнулся.
— Почему бы вам не называть меня Рудольфом? Это имя не хуже других, мистер Донован.
В процессе нашего общения нельзя было не заметить (как мне ранее и сказал судья Абруццо), что Абель — культурный человек, великолепно подготовленный как для той работы, которой он занимался, так и для любой другой. Он свободно говорил по-английски и метко употреблял американские идиоматические выражения («твари, поймали меня без штанов»), знал еще пять языков, имел специальность инженера-электронщика, обладал обширными знаниями в области химии и ядерной физики, был одаренным музыкантом и художником, а также математиком.
Абель говорил со мной прямо и откровенно, и у меня сложилось впечатление, что он чувствовал себя со мной так свободно потому, что я в прошлом работал в Управлении стратегических служб. Он, наконец, нашел человека, с которым мог «поболтать», не беспокоясь о том, что его подслушивают. Во всяком случае, Рудольф — интеллигентный человек и джентльмен, обладающий чувством юмора. В процессе общения у нас невольно возникла взаимная симпатия, и у меня появился интерес к нему как к личности. Как человека его просто нельзя было не любить.
Не я один подпал под его обаяние. Он с некоторой гордостью рассказал мне, что в федеральной тюрьме другие заключенные также относились к нему по-дружески и с уважением.
— Они называли меня полковником, — сказал он. — Они не только понимали всю сложность моего положения, но и считались с тем, что я служил своей Родине. Кроме того, они всегда с уважением относятся к человеку, который, несмотря ни на что, не становится предателем.
Я заверил его, что как защитник приложу все силы и постараюсь добиться, чтобы на всех стадиях процесса была обеспечена надлежащая законная процедура. Затем я добавил, что, по моему убеждению, в интересах правосудия, адвокатуры и его самого необходимо, чтобы вся защита проводилась при самом строгом соблюдении правил этикета.
Абель полностью согласился с таким подходом. Он спокойно проговорил:
— Я не хочу, чтобы вы делали что-нибудь такое, что может умалить достоинство человека, честно служащего великой стране.
«Вот это парень!» — подумал я. <…>
Мы обменялись рукопожатием во второй раз. Мне предстояла встреча с репортерами. Мы беседовали с ним почти три часа.
1957. Пятница, 25 октября
В течение всего процесса Абель чем-то старался себя занять. Его руки и ум все время были в работе. Если он не делал заметок, то обязательно что-то рисовал. Он нарисовал Хэйханена, присяжных, судью Байерса, судебных служителей и обвинителя. Но теперь, когда зал суда почти совсем опустел и действия развертывались за его пределами, делать было абсолютно нечего, и время, по-видимому, тянулось для него мучительно медленно.
Вся его жизнь была полна ожидания, причем иногда такого мучительного. Он ожидал момента конспиративной встречи и момента для изъятия письма из тайника, ожидал подходящего момента для вербовки агента, ожидал писем от семьи, ожидал и страшился момента, когда его могут разоблачить. Абелю иногда казалось, будто каждый прохожий на улице смотрит на него и знает, кто он такой.
Абель говорил, что каждый человек, находящийся на нелегательном положении, постоянно должен бороться с ощущением, будто весь мир вот-вот раскроет его тайну. Однако полковник умел одолевать свои страхи в течение девяти лет.
В 16:50 присяжные вынесли вердикт по делу Абеля: «ВИНОВЕН!» по всем трем пунктам обвинения.
Приговор суда Абель принял абсолютно спокойно: ни один мускул не дрогнул на его лице, когда присяжные один за другим повторяли: «виновен, виновен».
1958. Четверг, 16 января
После того как напряжение и усталость, вызванные процессом, остались позади, мы с полковником почувствовали себя более спокойно и в течение первых недель нового года встречались часто. Встречи наши были приятными. И в это время мы полностью могли уделить свое время тому, что нас интересовало обоих,— вопросам искусства, разведки и шпионажа, книгам и людям. Хотя мы много разговаривали и о нашем деле, но Рудольф все меньше напоминал клиента или человека, осужденного судом.
Ему не хватало общества интеллектуально развитых людей, недоставало человеческого общения. Я нашел в нем увлекательного собеседника, особенно благодаря интеллектуальной честности, с которой он подходил к любому вопросу.
1958. Четверг, 6 марта
Сегодня я поехал в Вашингтон, чтобы встретиться, как это было условлено, с Алленом Даллесом, директором Центрального разведывательного управления. Я нанес визит вежливости сначала в министерство юстиции, позавтракал с помощником генерального прокурора Томпкинсом, а с 2 часов 30 минут дня я более часа беседовал в помещении ЦРУ с Алленом Даллесом и его юрисконсультом Ларри Хаустоном. Я знал обоих еще по работе в Управлении стратегических служб и всегда восхищался тем грандиозным вкладом, который сделал в интересах нашей страны Даллес за сорок лет своей работы. <…>
— Хотя я восхищаюсь Рудольфом как личностью, — сказал я, — однако не забываю, что он представляет КГБ. Тюремная решетка не заставит его сменить свою приверженность.
— Я бы хотел, — сказал Даллес, попыхивая своей неизменной трубкой,— чтобы мы сегодня имели таких трех-четырех человек, как он, в Москве. Добавлю, что, когда вас назначили защитником, один приятель из министерства юстиции с некоторой нервозностью спросил, что вы за человек. Я ответил, что, по моему мнению, им придется туго и они могут считать, что им повезет, если сумеют осудить Абеля.
28 марта 1960 г. Верховный суд подтвердил решение низших судебных инстанций большинством в пять голосов против четырех по делу «Соединенные Штаты против Абеля».
1960. Вторник, 5 апреля
Полковник выглядел осунувшимся и измученным. Он так похудел, что одежда висела на нем. Под его глубоко посаженными глазами были темные круги. Тюрьма состарила его, подумал я. Мы виделись с ним в последний раз почти год назад, и, когда его ввели в комнату, меня поразила его явная физическая изможденность.
— Я здоров, — сказал он поспешно. — Это все из-за жары. Она меня замучила, я потерял десять фунтов. <…> Он рассказал мне, что всю длительную поездку из Атланты они проделали на машине, двигаясь миля за милей по знойным дорогам Юга. Остановились они только в Вашингтоне, где полковника поместили в вашингтонскую федеральную тюрьму.
1961. Среда, 6 декабря
Рудольф, как он обычно делал в конце года, прислал мне письмо. На этот раз он признался, что «пребывание в тюрьме становится для него довольно мучительным». Это было его четвертое ежегодное рождественское послание.
* * *
Мне одному разрешалось посещать Абеля, и я был единственным человеком, с которым он переписывался в США на протяжении своего тюремного заключения, длившегося почти пять лет. Полковник был очень своеобразной личностью. Он испытывал постоянную потребность в духовной пище, свойственную каждому образованному человеку. Будучи ограниченным в возможности общаться с людьми, он стремился использовать каждый представлявшийся ему такой случай. Однажды, находясь в федеральной тюрьме в Нью-Йорке, он даже начал учить французскому языку своего соседа по камере, полуграмотного бандита из мафии, осужденного за вымогательство.
Итак, мы и беседовали с Абелем, и переписывались. Мы то приходили к согласию, то у нас разгорались споры, в которых мы высказывали свое мнение по самым разнообразным вопросам и проблемам: о его деле, об американском правосудии, о международных делах, о современном искусстве, о любви к животным, о теории вероятности, о воспитании детей, о шпионаже и борьбе с ним, об одиночестве всех преследуемых людей и даже о том, следует ли его останки предать кремации в случае его смерти в тюрьме. Круг его интересов казался таким же беспредельным, как и его знания».
Под обаяние личности Абеля попал не только Донован, но и Санш де Грамон, [12] не только изучивший все материалы по делу Абеля, но и лично побеседовавший со многими людьми, включая Аллена Даллеса и Эдгара Гувера.
«Абель — редкий тип личности. Он одинаково свободно чувствует себя как в искусстве, так и в науке. Будучи одаренным художником, умелым музыкантом, превосходным фотографом, он также является законченным лингвистом, выдающимся математиком, химиком и физиком. Для развлечения он читал Эйнштейна, решал математические задачи и очень быстро разгадывал кроссворды из «Санди таймс». Он был хорошим столяром и делал книжные полки и столики для своих друзей, сам изготовлял некоторые контейнеры. Его идеалом было знание. Мы можем только сожалеть, вместе с Алленом Даллесом, что он вышел не из рядов разведки Соединенных Штатов». [13]
Анатолий Гуслистый
В ЦРУ помнят полковника Абеля
В конце августа 1992 года мне позвонили из центрального аппарата СБУ и сообщили, что я включен в состав группы сотрудников-агентуристов, в ближайшее время улетающих в США по приглашению ЦРУ для неформального обмена мыслями по вопросам возможного совместного противодействия некоторым угрозам, которые переросли в проблемы общемирового масштаба. Об этом разговоре я немедленно доложил начальнику управления, и он сказал, что мое участие в такой поездке Центром предварительно с ним было согласовано и пожелал успехов в приобретении опыта международных рабочих встреч и практике поиска взаимоприемлемых подходов, которые вместе с тем полностью отвечали бы интересам Украины в сфере обеспечения национальной безопасности.
Когда я вернулся в свой кабинет, то моей первой мыслью было: «Я побываю в стране, в которой работал Рудольф Абель». И та давняя встреча с полковником Абелем вновь встала перед глазами…
Следует отдать должное хозяевам встречи — они создали настолько приятную непринужденную обстановку для общения, что это отбрасывало любые подозрения в отношении недружественных, мягко говоря, намерений со стороны бывших противников. Кстати, слово «противник» потом прозвучало и из уст начальника одного из отделов ЦРУ — инициатора нашего пребывания в Америке, — при довольно интересном разговоре, который не входил в перечень тем для обсуждения. Даже в неофициальной ситуации, за пределами помещения для деловых бесед, эта атмосфера позволяла, не выходя за пределы обязательного даже в таких случаях протокола и не нарушая требований сохранения тайны, касаться вопросов, не предусмотренных согласованной тематикой.
Ранее мне уже приходилось принимать участие в подобных рабочих встречах. Но это было в Киеве, куда по взаимной договоренности приезжали эксперты ЦРУ и высказывали свое понимание ситуации, связанное с деятельностью международных преступных группировок, международных террористических организаций, структур наркобизнеса, а также с массовой нелегальной миграцией населения. Было понятно, что американская сторона серьезно изучает возможности сотрудничества в указанной сфере спецслужб США и органов безопасности стран, которые возникли на базе республик, входивших в состав бывшего СССР, в том числе и Украины. Сотрудничества не только на уровне руководителей спецслужб, ответственных функционеров, но и на уровне практических работников. Собственно американские собеседники и не скрывали этого, поскольку, как сегодня уже известно всем, составными частями теперешней политики США после распада СССР, в частности, есть не только расширение НАТО на Восток, а и налаживание контактов с военными организациями и спецслужбами стран бывшего социалистического блока и независимыми странами экс-СССР.
Привлекли внимание, нет, поразили размышления высокопоставленного функционера ЦРУ относительно места и роли Соединенных Штатов Америки в современном мире, роли отдельных государственных институтов, конкретно — разведки в практическом воплощении внешней политики страны. Мышление разведчика было широкомасштабным и глобальным. По его словам, практическая деятельность сотрудников возглавляемого им отдела распространяется на определенные регионы земного шара, находящиеся далеко от границ США. Он не бахвалился. Впоследствии мы убедились из бесед с экспертами ЦРУ, из внешних признаков общественной жизни Америки, что рядовой американец не только гордится величием своей страны, а как само собой разумеющееся считает неотъемлемым правом США поддерживать свои национальные интересы везде в мире, где, по мнению американского общества, существует угроза этим интересам.
В эти дни вспомнилась мне и встреча с Рудольфом Абелем, во время которой он высказывал свое мнение о менталитете американского народа, основанное на глубоком знании этой страны. Рассказанное им во многом совпадало с моими впечатлениями.
Возвращаясь в воспоминаниях к тем встречам в Вашингтоне, хочу отметить, что американский собеседник, высоко оценивая могущество КГБ, профессионализм штатного и агентурного состава разведки и контрразведки, добавил, что можно ли было предположить пару лет тому назад, что бывшие противники будут сидеть за столом переговоров? И тут же продолжил, что правильно сделали в Украине, направив в новосозданную СБУ профессиональное ядро кадров бывшего КГБ. Насколько был откровенен хозяин, были ли это его собственные мысли, или выводы, сделанные аналитиками ЦРУ, покажет время.
В одном из неформальных разговоров, отдавая должное профессиональному мастерству и высоким моральным качествам советских разведчиков, американские коллеги с большим уважением вспоминали и о Рудольфе Абеле. При этом они цитировали и знаменитое высказывание Даллеса!
На мой взгляд, бывший шеф американской разведки скромничал. Разоблаченная в последние десятилетия деятельность американских разведчиков и агентов в Советском Союзе засвидетельствовала, что ЦРУ имело (и сегодня, вероятно, имеет) специалистов высокого уровня, во многом не уступающих Абелю.
Означенное тем более подтверждает истину, что каждая сфера человеческой деятельности имеет свои выдающиеся личности, и спецслужбы тут не исключение. Широкой публике разведчики, в частности, по понятным причинам неизвестны. Их имена разглашаются только после провала или, к сожалению, после смерти и то в случае оперативной или политической целесообразности. Но в отличие от других отраслей, которые пополняются специалистами, избравшими для себя профессию на основе собственных жизненных ориентиров, спецслужбы и вообще правоохранительные органы комплектуются кадрами на основе четко определенных критериев. Тут имеет значение не только уровень знаний, но и определенные личные качества и способности: наблюдательность, умение всесторонне и глубоко анализировать, неординарное мышление, быстрая реакция на смену внешних факторов, наличие волевых черт характера, способность корректировать собственное поведение в зависимости от логики развития событий, уровень интеллекта, контактность и т.д. — вот далеко неполный перечень тех требований, которым должен соответствовать оперативный работник. Такой качественный кадровый состав возможен только при особом отношении государства к спецслужбе, общества к спецслужбе, когда спецслужба является любимым ребенком своего народа, и он делегирует в нее своих лучших сыновей и дочерей.
Читатель может поверить мне на слово, — несмотря на придирчивое отношение американского общества к ЦРУ и ФБР, у большинства граждан США эти организации и их сотрудники пользуются большим уважением и поддержкой. Американцы считают не только своей обязанностью, а еще и честью сотрудничать со своими спецслужбами. Насколько этому придается большое значение, говорит выражение, широко распространившееся в обществе. Если при каких-либо обстоятельствах разглашается гласное или негласное сотрудничество с ЦРУ или ФБР, то в таких случаях одобрительно говорится: «Он (она) работает на правительство США».
Подобное отношение к своим спецслужбам наблюдается в Израиле, Франции, Англии, других развитых странах
Экспозиция в Музее ФБР
Дома № 252 на Фултон-стрит уже давно нет. Его снесли. Отель «Лэтем» стоит на прежнем месте и номер 839 сохранился почти в том же состоянии, в каком был когда в нем жил Марк.
Музей ФБР по-прежнему бережно хранит экспонаты по делу «полковника Абеля». В советской (и российской) печати лишь вскользь упоминали о специальной технике, изъятой у Абеля при аресте. Воспользуемся дневником Донована.
«…1957. Суббота, 28 сентября
Ровно в десять часов утра мы вошли в управление ФБР в Нью-Йорке на углу 69-й улицы и 3-й авеню, и я обратил внимание своих помощников еще на одну из странных шуток судьбы в деле полковника Абеля.
13 октября 1953 года Абель сдал на хранение на склад Линкольна свои инструменты, которые ему не требовались каждый день. По случайному стечению обстоятельств здание склада, недавно капитально отремонтированное, теперь было занято управлением ФБР. Некоторые материалы из числа находившихся сейчас в ФБР, несомненно, раньше хранились в этом же здании, но только в качестве невинной собственности неприметного художника Эмиля Р. Голдфуса.
Доказательства, собранные под крышей занимаемого сейчас здания ФБР, выглядели внушительно. В длинной, хорошо освещенной комнате на двадцати пяти столах, словно гигантский набор закусок, были разложены различные предметы. Справедливости ради необходимо отметить, что сюда входило полное оснащение для любой важной разведывательной операции.
Работники ФБР были очень вежливы. Мы не спеша переходили от стола к столу. Прежде всего мы ознакомились с наиболее вескими доказательствами. Сюда входили: 1) полые винты, карандаши и другие контейнеры, включая бритвенную кисточку, в которые, конечно, могли вкладываться сообщения на микропленке; 2) письма к Абелю от жены и дочери из России на микропленке, а также расписание радиопередач из России, тоже на микропленке; 3) полый брусок черного дерева, содержавший комплект шифровальных таблиц на тончайшей бумаге необычного качества, похожей на очень тонкую серебряную фольгу. У меня сложилось впечатление, что в случае ареста агент мог быстро уничтожить такую бумагу, проглотив ее без всякого ущерба для своего здоровья.
Весьма остроумно были высверлены внутри винты. Снаружи они выглядели старыми и ржавыми, но, поворачивая их, вы лицезрели настоящее чудо. Новенькая медная нарезка внутри находилась полностью в рабочем состоянии, простой и невинный на вид шуруп оказывался водонепроницаемым контейнером для микропленки.
В числе экспонатов были также токарный станок и великое множество обычных инструментов, которыми Абель пользовался для изготовления контейнеров, — винтов и других приспособлений. Он располагал и целой фотографической лабораторией — с химикалиями и довольно многочисленной и дорогостоящей фотоаппаратурой. Он был настолько искусным фотографом, что мог уменьшить формат письма до размера булавочной головки».
Моррис и Леонтина Коэн, агенты-нелегалы [14]
Наш милый Мильт...
Последнее задание, выполненное Лесли по поручению Марка, было встретиться с агентом Гербертом. [15] От него она получила копию законопроекта Трумэна о создании Совета национальной безопасности (СНБ) и об организации при нем Центрального разведывательного управления (ЦРУ).
Через сорок лет супруги Коэн с теплотой вспоминали о своем кураторе:
«С Марком — Рудольфом Ивановичем Абелем — работать было легко. После нескольких встреч с ним мы сразу почувствовали, как постепенно становимся оперативно грамотнее и опытнее.
«Разведка, — любил повторять Абель, — это высокое искусство… Это талант, творчество, вдохновение…» Именно таким — невероятно богатым духовно человеком, с высокой культурой, знанием шести иностранных языков и был наш милый Мильт — так звали мы его за глаза. Сознательно или бессознательно мы полностью доверялись ему и всегда искали в нем опору. Иначе и не могло быть. Нельзя было не любить этого человека — в высшей степени образованного, интеллигентного, с сильно развитым чувством чести и достоинства, добропорядочного и обязательного. Он никогда не скрывал своих высоких патриотических чувств и преданности России. Кстати, никто даже и не подозревал, что он выходец из России: англичане всегда принимали его за англичанина, немцы — за немца, американцы — за американца, а в Бруклине, где он писал картины маслом, занимался графикой и фотоделом, все его считали бруклинцем.
Абель был великолепно подготовлен как для разведывательной, так и для любой другой работы. К счастью, он обладал удивительной способностью находить себе занятие. Он имел специальность инженера-электрика, был хорошо знаком с химией и ядерной физикой. В Нью-Йорке Марк имел в качестве «прикрытия» фирму, которая процветала на приеме заявок на изобретения. Он неплохо рисовал, и хотя его картины не выставлялись в США, однажды его автопортрет с подписью «Эмиль Голдфус» висел в Национальной академии художеств». [16]
С
