21.02.2011 Ю.А.Белецкий
Дневник великого кочевника
Автор: Сергей Мельник
В 2002 году ученый мир отметил 200 лет со дня смерти Ивана Лепехина (21 сентября 1740 – 18 апреля 1802) - одного из первых отечественных
академиков, выдающегося ученого, путешественника, натуралиста, автора потрясающих "Дневных записок путешествия… по разным провинциям Российского государства". А осенью того же года состоялось еще одно пышное 200-летие - кончины писателя-демократа Александра Радищева, автора увлекательного "Путешествия из Петербурга в Москву", прочитанного, в отличие от записок ученого, каждым школьником. Самое время наверстывать упущенное. И если отвлечься от идеологии, еще неизвестно, какой из этих двух источников более ценен и с литературной точки зрения, и с позиций культуры. Не говоря уже о научной ценности. Да и с точки зрения мужества – личного и гражданского.
Перед мужеством Радищева, бросившего в лицо режиму целую кипу заслуженных упреков, надо снять шляпу. Но как тогда воспринять мужество Лепехина - 28-летнего адьюнкта Российской академии, отправившегося в запредельном для нашего восприятия 1768 году в сопровождении трех помощников-гимназистов - рисовальщика, чучельщика и одного (!) стрелка - исследовать абсолютно не описанные еще Поволжье, Прикаспий, Урал и Северное побережье России? Если еще какие-то сто лет назад представители не самых диких народов и не самых бедных сословий всерьез верили, что подобные приезжие - не иначе как "антихристы", и у них должны быть хвосты. Если ученые, отважившиеся покинуть Петербург и окунуться в глубины России, рисковали здоровьем, а порой и жизнью. Как, например, исследователь Каспия И. Гмелин, плененный дербентским ханом и умерший в тюрьме. Или И. Фальк, возглавлявший один из трех "оренбургских" отрядов (наряду с П. Палласом и И. Лепехиным): шесть лет экспедиции окончились для него депрессией и самоубийством... Не случайно даже в ту романтическую эпоху великих географических открытий мало кто решался на такие подвиги: корифеи под любыми предлогами отказывались от горького, порой неблагодарного хлеба первооткрывателей, предпочитая кабинетные лавры.
У Ивана Лепехина, сына бедного солдата Семеновского полка, выучившегося за казенный счет в гимназии при Академии, не нашлось ни предлогов, ни высоких покровителей - впрочем, он их и не искал. Были лишь гимназический опыт лишений, усердия, и прилежания, прекрасная академическая школа и одно только искреннее желание - принести пользу России (как бы странно это ни звучало сегодня). Нет, не все - был подробнейший, всеохватный вопросник, составленный еще Василием Татищевым, дополненный Михаилом Ломоносовым и одобренный просвещенным графом Владимиром Орловым, в то время директором Академии Наук: путешественникам предстояло досконально изучить, описать, зарисовать, собрать буквально все, что встретится в пути. От местных преданий, обрядов, достопримечательностей и промыслов - до экспонатов для Кунсткамеры. Еще одна странность для нас сегодняшних - но посланцы Академии были метеорологами, астрономами, геодезистами, геологами, зоологами, ботаниками, экономистами, лингвистами в одном лице.
Словом, во главе отряда, путь которого лежал в том числе и через недавно построенную для крещеных калмыков Ставропольскую крепость, Лепехин оказался по праву. И подробнейший, мастерски написанный отчет о четырехлетней экспедиции, вылившийся в четыре толстых тома "Дневных записок путешествия доктора и Академии Наук адьюнкта Ивана Лепехина по разным провинциям Российского государства", представляет не только научную ценность - вот уже двести лет его обильно и охотно цитируют краеведы по всему лепехинскому маршруту. Понятно, что мне, уроженцу волжского Ставрополя (ныне Тольятти), особенно интересен этот отрезок пути экспедиции…
Надо сказать, что в Ставрополь Лепехин прибыл вполне подготовленным. Незадолго до того ему удалось встретиться с Петром Рычковым, первым
русским членом-корреспондентом Академии наук, "оренбургским Ломоносовым", как его называли современники, - автором знаменитой "Топографии Оренбургской губернии", ставшей настольной для многих исследователей. Книга Рычкова, которую Лепехин взял с собой в экспедицию и к которой не единожды отсылает в своих "Дневных записках", избавила его от многих ставших общеизвестными подробностей об истории возникновения "калмыцкой" крепости.
«Ставрополь, от Оренбурга 505, от Самары 83 1/2, а от Симбирска около ста верст, построен в 1738 году на протоке из реки Волги, - пишет П. Рычков. - Сей проток прежде знатен был, для бывшего тут убежища волжских разбойников, и называли Куньей Воложкой… Укрепление сего города палисадом сделано, имеет трое ворот; окружность всего укрепления составляет 878 сажен. Селитьба не только внутри крепости, но и за оною… Всех как внутри, так и вне города, будет около пятисот домов.
Соборная церковь внутри города каменная о пяти головах, во имя Живоначальной Троицы; другая деревянная на посаде, во имя Успения Пресвятой Богородицы, с приделом Архангела Михаила; третья деревянная же в солдатской слободе, во имя Рождества Пресвятой Богородицы. Купечества в сем городе, записавшегося из разных городов, а более из Симбирска, триста девять душ. Гарнизона Нижегородского гарнизонного полка солдат 2 роты, казаков 100 человек... которые все, как для тамошних предосторожностей, так и для поимки и искоренения случающихся на Волге разбойников, употребляются»...
У Рычкова свое видение раннего Ставрополя, калмыки его мало интересовали. Лепехину же было любопытно, чем и как живет народ, который за три десятилетия до того "окрестили" и "оседлали". Как пасет скот, сватается, рожает и растит детей, как делает кумыс. Как бедствует и общается с государевыми людьми.
"Народ, привыкший в степному кочеванию, и по сие время своей привычки оставить не может, - читаем у Лепехина. - Живут по степям, на пригористых местах, в кибитках, которые они с одного места на другое место переносить могут... Весь их дом состоит в кибитке, войлошной постели, котле и 2-х или 3-х кожаных узкогорлых ведрах...
С начала поселения в Ставропольской провинции старалися приучить их к хлебопашеству, к чему им поделаны были хлебопашные инструменты и розданы семена на развод, но тщетно: ибо оно по непривычке своей к пашне, принуждены были нанимать или русских, или мордву, и чуваш, и через них пахать свою пашню, сеять и жать; а по недостатку наемщиков иногда отдавали жать свою пашню только из семян; от чего, чувствуя великий урон, совсем хлебопашество оставили... Столько превосходят в скотоводстве. У них можно видеть великие табуны лошадей, рогатого скота и овец. Что их лошади от других отменны, всякому известно; да и рогатый скот гораздо крупнее русского"...
По свидетельству Лепехина, разница между рядовыми, крепостными, и знатными калмыками очень даже ощутима.
"Старшины их и зайсанги живут в Ставрополе, где им построены дома на казенное иждевение... Как мужчины, так и женщины великие охотники до вина, и в стыд себе не ставят просить оного у проезжающих. Когда я так говорю о калмыках, то должно разуметь о кочующих в степи, а знатные их начальники, живущие в Ставрополе, как порядком жития, так и обхождением от русских не разнятся...
В Ставрополе живут, кроме калмыцких зайсангов, казаки, купцы и военные люди. Купечество отделено от прочих жителей особливою слободою, которая Купеческою и называется; жилища калмыков построены в самой крепости, состоящей из деревянного сруба с башнями. О купечестве можно сказать вообще, что не очень заживно, и главный их торг состоит в рыбе. Промышляют также выгоном овец и салом. В самом городе почти никаких других товаров, кроме арбузов, которые в ставропольских огородах нарочито урожаются, и съестных вещей не имеется. Фабрик или каких других заводов в сем городе еще по сие время не разведено, и много из купечества питаются пашнею. Казаки ставропольские тоже все люди пахотные. Они сверх службы несут и ямскую тяжесть и содержат почту..."
Касается Лепехин и результатов того, ради чего, собственно, и затевалась "Калмыцкая комиссия" во главе с Татищевым - приобщения кочевников к христианству. Из текста видно: "в плане" веры у калмыков (как, впрочем, и у всех прочих народов Поволжья, включая русских) прочно утвердилась двойная мораль. "Ставропольское духовенство крайне старается соблюсти в них целость нашего закона: по чему учрежденный в Ставрополе протопоп, отец Дубовской, искусный в калмыцком языке, нередко объезжает все их улусы и смотрит, не имеют ли они каких развращенных книг. Если у кого такие книги найдутся, то отец протоиерей имеет власть не только отнимать такие книги, но по духовенству и наказывать плетьми, что о калмыцкой подлости разуметь должно"...
Представьте, сколько суровых строк родилось бы по этому поводу у того же Радищева. "Записки" Лепехина ценны как раз тем, что начисто лишены обличительного радищевского пафоса - как, впрочем, и "реакционных" мотивов. Иначе бы не был он великим ученым, бессребреничеству которого, к слову, трудно не поразиться: вдова Лепехина - с 1771 года академика Петербургской, а с 1783-го и до самой смерти бессменного секретаря Российской Академии наук, первого из российских ученых, получившего золотую медаль Российской Академии наук по предложению самой Екатерины Дашковой - вынуждена была продать библиотеку, чтоб хоть как-то свести концы с концами...
__________________________
© Мельник Сергей Георгиевич
http://www.relga.ru/Environ/WebObjects/tgu-www.woa/wa/Main?textid=109&level1=main&level2=articles
